Но природа брала своё, и запах столовского бигоса привёл к тому, что съеденная мною первая клубника не пошла, как говорится, коню в корм. Это обстоятельство чрезвычайно разгневало Янку.

— Ну и свинья же ты! — прямо и открыто заявила мне лучшая подруга. — Если бы я съела, была бы польза, а так что?

Очень может быть, что именно за эту клубнику она мстила мне впоследствии с помощью манной кашки, но об этом я скажу в своё время, сейчас мне уже не терпится покончить с детством.

Сразу после этого я вышла замуж и, боюсь, в тот момент окончательно и бесповоротно с детством покончила…

Конец 1-го тома «Автобиографии».

Часть вторая

ПЕРВАЯ МОЛОДОСТЬ

( Первого хахаля я продала…)

Первого хахаля я продала за полмиллиона злотых.

Вообще-то, если быть точной, это был не только не первый, но даже и не настоящий хахаль. Уж скорее потенциальный. Было мне в ту пору шестнадцать, и я жутко гордилась тем, что меня обхаживает совсем уже взрослый мужчина, старше меня на добрый десяток лет, женатый, многодетный, а я могу вертеть им, как какая-нибудь куртизанка прошлого века. У отца на работе я переписывала на машинке латинские тексты для всего класса, мой поклонник оставался на работе на сверхурочные и, пользуясь тем, что мы оказывались одни, сразу же принимался меня тискать. Будучи девицей скромной и добродетельной, я энергично протестовала, но в глубине души таяла от восторга.

Таять-то я таяла, а совесть была неспокойна. Я любила порядочность во всем, разбивать же семью и обниматься с ухажёром тайком мне казалось непорядочным и не очень романтичным. Как-то некрасиво это было, как-то унизительно. В конце концов, невинность утрачивается за один раз и лишиться такой единственной в жизни оказии абы с кем… С другой же стороны, мой поклонник мне нравился, его ухаживание льстило самолюбию, вот я и запуталась в своих чувствах, попеременно испытывая то удовлетворение, то угрызения совести. И не знала, на что решиться. За меня все решили обстоятельства.

Мой отец постоянно покупал лотерейные билеты. Тогда ещё не было тото-лотека, разыгрывались лишь обыкновенные лотереи самого разного пошиба, вот он и участвовал в розыгрышах и, как правило, выигрывал. Понемногу, но все же… Раз он выиграл даже целых пятьдесят тысяч злотых. В то время от выигрыша вычитали налог, на руки он получил сорок восемь тысяч. Было это сразу же после войны, году в сорок шестом или в самом начале сорок седьмого, потому как смутно вспоминается мне в связи с этим наша комнатушка на Вежбне, в бывшей больнице. Выиграл он, значит, это как-то его вдохновило, ну и отец продолжал участвовать в розыгрышах лотерей.

Как-то раз жутко взволнованная мать позвала меня в ванную. При тогдашней квартирной тесноте ванная представляла собой единственное помещение, где можно было поговорить с глазу на глаз. Ванная у нас была ещё довоенная, просторная, выложенная зелёным кафелем. В неё вмещалось и корыто, и стиральная машина, и даже кое-какая мебель.

— Только никому не говори, — прошептала мне мать. — Отец выиграл в лотерею сто тысяч злотых!

В ту пору зарплата отца составляла около десяти тысяч, я же за свои рекламные плакаты получала по двести злотых и ещё радовалась. Присев на краешек ванны, я подумала: «Боже мой, если бы отец выиграл полмиллиона, клянусь, отбрила бы я своего хахаля ко всем чертям!»

Почему-то я решила для себя, что за такое великое счастье, как огромный выигрыш, надо пожертвовать личным счастьем. Не успела я додумать эту гениальную мысль до конца, как мать продолжила:

— Ладно уж, скажу тебе правду. Отец выиграл не сто тысяч, а полмиллиона злотых!

Эх, чтоб меня!.. Ну-да мысль — не воробей, вылетела — не поймаешь. Вихрь противоречивых чувств буквально потряс меня. Тут и облегчение, и некоторое романтическое сожаление: не так просто было лишиться обожателя. А тот и не узнал, почему вдруг никогда уже не появлялось у него оказии обнять меня, почему мы больше никогда не оставались наедине. Видеть меня он мог сколько угодно, латинские тексты я продолжала перепечатывать на машинке, но всегда при этом в комнате были посторонние. Невольно вырвавшуюся в порыве чувств клятву я твёрдо сдержала!

Боль расставания с хахалем значительно облегчал тот факт, что я в ту пору сильно увлеклась моим кузеном Генеком, родным братом Лильки. Увлечение это было в основном заочное, ибо Лилька, как я уже неоднократно упоминала, жила в Силезии, в Чешине, мы же — в Варшаве, но с их семейством мы постоянно переписывались и вечно на праздники, а также на школьные каникулы ездили друг к другу в гости.

И вообще к пятнадцати-шестнадцати годам я накопила богатый опыт в области нежных чувств. Можно сказать,, со времени Мальчика-с-пальчика прошла бурный и извилистый эволюционный путь развития. Например, в одиннадцать лет влюбилась в некоего Ендрика из Урсинова. Красивым он не был, это факт, но зато такой же сорвиголова, такой же отчаянной храбрости безумец, как Кмичиц. [25] В то лето, когда я жила у Люцины в Урсиновском дворце, мы практически не расставались с ним целые дни. Раз он слетел с двухметровой стены в глухие заросли крапивы и мужественно выдержал это испытание. А когда Ендрик специально для меня развалил в заброшенном флигеле кирпичную печь, мне этот подвиг представлялся ничуть не меньшим взятия неприятельской крепости. Да мало ли ещё какие подвиги совершал этот бесстрашный парень, и любила я его безумно, разумеется, в глубочайшей тайне. Думаю, обними он меня ненароком — и я от избытка чувств немедленно тут же скончалась бы в его объятиях. К счастью, такая мысль не приходила ему в голову, так что моё здоровье не пострадало от этой большой любви.

На следующее лето я сменила предмет моих воздыханий. Им стал Здислав, тоже проживающий при Урсиновском дворце, парень намного старше меня, семнадцатилетний. Он был очень красив. Я вдруг заметила, что Здих гораздо красивее Ендрика, так зачем же мне любить менее красивого? И я тут же переключилась на Здиха. Возможно, Здих сначала немного тоже ухлёстывал за мной, но всего несколько дней, ведь я была ещё совсем сопливой девчонкой. Это мне не помешало влюбиться в него на всю жизнь, причём такой пламенной любви способствовала и Люцина. Она обратила моё внимание на тот факт, что Здих в новом галстуке прогуливается специально под нашими окнами, и я таяла от счастья. До тех пор таяла, пока не разразилась ужасная катастрофа.

И опять же Люцина, да будет ей земля пухом, приехав к нам в Варшаву в гости из своего Урсинова, сообщила, что у Здиха появилась невеста Бася и Здих от любви к ней совсем потерял голову. Уж так он её обожает, ну прямо Ромео. Удар был столь силён, что я с трудом вынесла его, а ведь ещё приходилось слушать все это с равнодушным видом, иначе все семейство замучило бы меня насмешками. К счастью, тут подвернулся Рыжик… и моё отчаяние немного поубавилось. Что же касается Здиха и Баси, они поженились, до сих пор живут в мире и согласии, и когда мы встречаемся, все трое с умилением вспоминаем события давно минувшей юности.

Тем не менее страсти во мне бушевали великие, горе я пережила сильное и немного гордилась тем, что столь могучую трагедию пришлось претерпеть в столь юном возрасте.

Последующие любовные переживания обрушились на меня уже в более зрелом возрасте, в семнадцать лет, и, честно говоря, до сих пор не могу простить себе, что так глупо вычеркнула из жизни кусок своей юности, пусть даже и не очень продолжительный.

Произошло это во время каникул перед началом последнего школьного года, когда мы с Янкой поехали в лагерь у моря. Там я влюбилась в Стефана. Тут аукается "Жизнь как жизнь ".Жил Стефан в Катовицах, но уже закончил школу и собирался учиться в Варшаве на врача. К тому времени хахаля я давно продала, великая любовь к Здиславу, распространяясь также на его невесту, постепенно затихала, так что сердце оказалось свободным. Ну я и втюрилась в Стефана по самые уши. Так что переживания Терески из-за любви к Богусю ( «Жизнь как жизнь»)я описывала в соответствии с собственными переживаниями. И блестящий нос отравлял мне жизнь, и бесконечное ожидание возлюбленного, который обещал непременно навестить меня в Варшаве. Я ничем не могла заняться, все из рук валилось, ночью и днём мучила одна мысль: когда же придёт Стефан? Я сидела, тупо уставившись в окно, где за забором по ту сторону Аллеи Неподлеглости работали заключённые, воздвигая новые дома по ещё не застроенной противоположной стороне улицы. Работали заключённые до четырех дня, и мне доставляло какую-то горькую отраду наблюдать за ними. Вот и я сижу, как в тюрьме, боюсь выйти из дому — вдруг Стефан появится именно в это время и, не застав меня дома, уедет и больше не вернётся? Чтобы хоть чем-то занять себя, я принялась пороть старое платье, обманывая себя, будто потом сошью из тряпок что-то новенькое. Возможно, распоров одно платье, я принялась за другое, не помню, возможно, распорола все и, когда платья кончились, взялась за тетрадь и принялась записывать в неё свои переживания. Так прошёл остаток каникул.