Ну и возвращаясь к последнему дню моего пребывания в интернате, вспоминаю его как настоящий праздник. Сначала мы с отцом отправились к фотографу, а потом в парикмахерскую, где мне отрезали косы. Этот момент был гвоздём праздничной программы. После чего отец повёл меня в ресторан. Первый раз в жизни я оказалась в ресторане и от волнения изо всего меню запомнила лишь молодой картофель с зеленой петрушкой.

И тут опять приходится делать отступление. Предупреждаю, теперь пойдут сплошные отступления и хронологическая чересполосица, но мне уж так вспоминается, и я рассказываю обо всем, что приходит в голову. Отец тогда уже был на заметке у оккупантов, скрывался, и с его стороны было очень неосторожно и крайне легкомысленно шататься по злачным местам Варшавы. А все началось гораздо раньше.

Сначала ограбили отцовский банк. Об этом я знаю по рассказам, видимо, меня тогда не было в Варшаве. Однажды вечером мои родители играли в своей квартире с одним знакомым в бридж. Вдруг стук в дверь и врываются бандиты. Интересно, а где был наш пёс? В деревне у Тересы? Или заперли его в спальне? Врываются, значит, бандиты и велят присутствующим лечь на пол. Ничего не поделаешь, подчиняясь грубой силе, присутствующие легли ничком у шкафа. Бандиты привели ещё одну несчастную жертву, некоего Марквардта, жившего рядом. Был это фольксдойч. И тоже велели лечь рядом с остальными у книжного шкафа. До сих пор все безоговорочно выполняли требования бандитов, но тут мать воспротивилась и заявила, что не желает валяться на полу рядом с каким-то фольксдойчем, и потребовала разрешить ей пересесть в кресло. Ей разрешили с условием, что она сядет спиной к комнате, лицом к книжному шкафу, благодаря чему она по отражению в стёклах видела все происходящее в комнате. У отца потребовали дать ключи и от входной двери в банк, и от кассы. Отец с готовностью подчинился и заметил, что только этих ключей недостаточно, нужны ещё те, которые хранятся у кассира. Бандиты попросили его не беспокоиться, с кассиром они уже пообщались. Потом, оставив одного стеречь нас, остальные отправились грабить банк. Из кассы выгребли все денежки, а сосед-фольксдойч подтвердил, что бандиты отобрали ключи у отца силой.

Второе нападение, уже непосредственно на банк, бандиты совершили средь бела дня. Выбрав момент, когда в банке было мало клиентов, они ворвались в помещение, весь персонал загнали в застеклённую клетку кассы, опять не причинив никому ни малейшего вреда, опорожнили кассу и вынесли деньги. Банк заперли. Увидев замок на двери, потенциальные клиенты поворачивались и уходили, тогда банк могли закрыть по многим уважительным причинам. Неизвестно, как долго бы сотрудники банка просидели взаперти, если бы не мать с Тересой. Они пришли к отцу с визитом, и уж они-то знали, что запертым в этот день банк никак не мог быть. Принялись заглядывать в окна. Застеклённые стены кассы не доходили до потолка, встав на стулья, люди могли выставить головы над стенками и размахивать руками, что они и делали. Мать с Тересой увидели, что происходит, и кинулись в полицию. Кажется, после этого случая у немцев возникли первые подозрения по отношению к отцу, и они стали действовать.

Следующий случай я запомнила уже лично. Дело было вечером, я сидела в спальне и читала перед сном, не обращая внимания на то, что делается в квартире. Через какое-то время, оторвавшись от книги, спохватилась, что слышала шум, прислушалась — было тихо. Надо посмотреть, что случилось. Выйдя из спальни, обнаружила, что я в квартире одна, а вокруг царит жуткий беспорядок, разбросаны вещи, весь пол засыпан порошками матери от головной боли «с петушком». Тут мне припомнилось, ведь я же слышала немецкую речь, и меня охватил ужас. Езус-Мария, немцы забрали родителей, я осталась одна, что делать? Куда-то надо бежать, попробовать что-то узнать, но куда и к кому? А главное, ведь я была без чулок, нельзя же выбегать на мороз босиком, без чулок. Чулки меня добили. Я металась по квартире, разыскивая их и не могла отыскать, выглядывала в дверь, даже выскакивала на лестницу и снова возвращалась за чулками. Чуть с ума не сошла! Махнув наконец рукой на эту дрянь, выскочила на лестницу без чулок и кинулась вниз. И там наткнулась на мать.

Забрали только отца. Обыск вещей произвели чрезвычайно небрежно, книг не просматривали, а значит, не наткнулись на нелегальную литературу, напечатанную на папиросной бумаге, материнские же порошки от головной боли разбросали просто от вредности. Ясное дело, заподозрили отца в связи с партизанами и совместных действиях с «бандитами», ограбившими его банк.

Содержали отца в Каритасе. Этот памятник архитектуры, расположенный на окраине города, построен был как тюремное здание, потом в нем размещались какие-то культурные учреждения, потом его опять превратили в тюрьму. В тюрьму-то отца и посадили, только было это не совсем обычное заключение. Избивать его не стали, только один раз стукнули, да и то, наверное, по ошибке, наоборот, всячески заботились о его здоровье и носились с ним как с тухлым яйцом, обращались осторожненько и бережно. Дело в том, что у немцев не было другого бухгалтера, который мог бы сделать им годовой баланс, а отец всегда славился своим умением в данной области. Немцы обожали Ordnung [14] . Поэтому отец по ночам сидел в затхлых камерах внизу вместе с другими заключёнными, днём же его приводили в отдельный кабинет на втором этаже, где он занимался годовым балансом.

Он и составлял его, почему бы не составить? Правда, потом признался, что никогда в жизни так не тянул его, двигался черепашьими темпами, допускал множество ошибок, потом их исправлял, потом совершал новые и так до бесконечности, прекрасно понимая, что конец баланса означает и его конец.

Он не добрался ещё и до половины баланса, когда партизаны совершили нападение на тюрьму и освободили заключённых. Не из-за отца рисковали они жизнью, партизанам надо было освободить своего человека и одновременно разделаться с провокатором или предателем. Нападение было организовано блестяще, партизаны перебили охрану, а всех заключённых вывезли куда-то в лес и сказали, что теперь они могут делать что хотят, пусть каждый сам о себе заботится. Толпа прыснула в разные стороны. В темноте немногое разглядишь, но отец заметил, что один из заключённых остался с партизанами, а ещё одного отвели в сторонку, откуда послышался выстрел.

Отец добрался до Варшавы, получил поддельные документы и вдруг стал Каминским, владельцем маленькой лавчонки в Старом Мясте. По всей видимости, именно пан Каминский водил свою дочь к парикмахеру и в ресторан.

( Надо сразу признаться…)

Надо сразу признаться, что у меня возникают сложности с хронологией, не все события я в состоянии правильно датировать. Выходит, праздник Рождества Христова, отмеченный моей свинкой и отцовской автокатастрофой, должен был иметь место раньше. Ох, опять придётся отступить от хронологии.

Говоря о праздниках Рождества, следует отметить, что они представляют собой совершенно особую историю. И тянется эта история с незапамятных времён аж до наших дней. Не рассказать о ней просто невозможно, хотя моего детства они касаются лишь одним концом. Праздновали мы их в разной обстановке, начиная от благостного спокойствия и кончая просто грандиозными катастрофами. Последние явно преобладали. Создаётся впечатление, что всякого рода катаклизмы специально подгадывали к этому празднику.

Встречать Рождество следовало обязательно с соблюдением некоторых железных правил, освящённых традицией. Обязательно была ёлка, убранная богато, но не съедобно, разве что висели на ней яблочки и конфетки в серебряных и золотых бумажках. И тут мне вспоминается казус с одной из наших домработниц. Она тайком слопала конфеты, оставив висеть только фантики, а когда это обнаружилось, попыталась свалить вину на меня. Разумеется, ей никто не поверил. У меня решительно не было никаких резонных причин пожирать конфеты тайком, я могла совершенно открыто съесть все съедобное с ёлки. В ответ на гнусные инсинуации я лишь презрительно пожала плечами, не унижаясь до оправданий, и инцидент был исчерпан.